* Не прочитанные поэты

 

НАРОД НА ВЕТЕР ДЕНЕГ НЕ БРОСАЕТ

 

 

Книгу «Тело души» уральского писателя Александра Чуманова я получил в подарок от Вячеслава Саломатина, старинного армейского товарища и хорошего поэта. Она оказалась не первой в «Библиотеке поэзии Каменного пояса», издающейся в Екатеринбурге. Но от других,  уже стоявших на мой полке, отличалась тем, что издана на народные пожертвования и завершалась списком тех, кто отдал свои кровные на благое дело. Имена и фамилии отдельных граждан и целых семей уральцев заняли две страницы. А мы говорим, что живём в эгоистичное, непоэтическое время! Оказывается, всё не совсем так. И люди, любящие стихи, не перевелись: они знают и ценят поэзию порой лучше иных критиков и литературоведов. Другое дело, что в современной России мы мало что знаем о том, что происходит в литературном мире – в соседней области, крае, республике. Кто, как и над чем работает? Какие выходят книги и как они воспринимаются? Кто из собратьев по перу не по должности, а по таланту играет первую скрипку в своём разноголосом оркестре?

Так кто же он  -  этот Александр  Николаевич Чуманов?

В справке  говорится, что родился Александр Николаевич в августе 1950 года в деревне Борки Тюменской области, жил под Свердловском (нынешним Екатеринбургом) в небольшом городке Арамили. Учился в Уральском политехе, служил в стройбате, работал механиком, помощником мастера на суконной фабрике, электриком, журналистом, водителем грузовика, пожарным, охранником и т.п. В общем, нередкая для писателя стезя, на которой он издал в Свердловске-Екатеринбурге  четыре книги прозы и четыре – стихов. Печатался в основном в журналах «Урал» и «Уральский следопыт», лауреатом которых становился соответственно 2001, 2004 и 1987 годах. Отмечался литературными премиями им. П. Бажова (2005) и «Чаша круговая» (2002). Был членом Союза писателей СССР с 1988 года. Умер в ноябре 2008-го.

В своём коротком письме Слава сообщал, что Чуманов дружил с Алексеем Решетовым. А вот этот факт являлся для меня своеобразным знаком качества, причём куда более важным перечисленных наград и отличий.

 

Сегодня, когда в поэзии развелось великое множество ёрничающей публики, удивить читателя иронией или самоиронией не так-то просто. Но отличить лицо истинно поэтическое от балаганной рожи не трудно: помогает душевный свет и лирическое простодушие.

С девяти лет Чуманов жил в Арамили - посёлке городского типа, или, как писал сам, «муниципальном образовании» с таким необычным названием; Арамили - «забавно-трогательной матери уральских городов, забывших свою мать, а если и не забывших, то словно бы стесняющихся малокультурной, плохо одетой, частенько не вполне трезвой мамы».

 

На арамильском языке

пишу и говорю, и мыслю.

Я – классик, Правда, не причислен…

Причислят! Я ж не кот в мешке.

 

Конечно, причислят, если в книгах, издающихся на народные пожертвования, говорится о том, что и улицу в родном городке решено назвать именем «выдающегося уральского поэта».

Впрочем, о поэте… Сам Александр Чуманов,  оказывается, считал себя более прозаиком, нежели стихотворцем. Он писал рассказы и повести, в которых реальность живо переплеталась с фантастикой. Писал настолько ярко и проницательно, что «Литературная газета» в рецензии на вышедший на родине писателя конце 2012 года сборник «Выше звёзд – другие звёзды», не могла не отметить, что, хотя многое из включённого в книгу написано тридцать с лишним лет назад, актуальности не потеряло и теперь наводит читателя на глубокие раздумья о человеке, обществе, смысле нашего бытия.

Уверяю вас, это не дежурные фразы. Ведь и при жизни Чуманова, например, в рецензии на его книгу «Житуха» известный советский писатель В. Богомолов подчёркивал: «По яркости изображения жизни в литературе и по силе воздействия произведения на душу человека, по важности поднимаемых вопросов я бы рискнул отнести А. Чуманова к плеяде таких писателей, как В. Шукшин, Ф. Абрамов, В. Астафьев. Пишет очень свободно, по-своему самородно, без всякой вычурности, просто, но пронзительно, и чтение захватывает… Он наблюдателен и критичен, хороший аналитик и психолог, одним словом, талантлив». 

Я не знаю, какие оценки получил Александр Николаевич на Восьмом всесоюзном совещании молодых писателей, проводившемся в Москве в мае 1984 года, хотя и были мы в параллельных семинарах. Однако, судя по тому, что спустя четыре года он уже являлся членом писательского Союза – высокие. Тогда ведь принимали по двум и  более книгам, да и «сито» было несравнимо с нынешним. И тем не менее из первой книги в итоговую взято лишь четыре стихотворения. О чём это говорит? Прежде всего, о том, с какой требовательностью относился к себе писатель. При таком подходе уж никак нельзя говорить, мол, проза истинная его жена, а поэзия – так, знакомая… Думаю, не ошибусь, если скажу, что и стихам его уготована долгая и яркая жизнь.

 

Евгений АРТЮХОВ

 

 

 

 

Александр ЧУМАНОВ

 

«И ВИДНО ВСЁ ДО ДОНЫШКА…»

 

 

 

ЧЕРНОВИКИ

 

Засучив по локоть рукава,

потрошу свои черновики.

Выбираю сочные куски,

отделяю смачные слова.

 

А которые – как кирпичи

или легковесней мотылька…

Я их заменяю, и звучит

прежде неудачная строка!

 

Остальное – плюнь и умертви!

Груда неприглядного сырья…

Вдруг смотрю: а руки все – в крови…

Чья это?! – Ах, Господи, моя

 

 

ВОТ ВРЕМЯ

 

Вот время! В мойке – грязная посуда,

а ты уже хлебаешь из другой…

Вот время – ещё ленины повсюду,

а Николай Второй уже святой.

 

Хоть банком правишь, хоть похлёбку варишь,

хоть Божий сын ты, хоть ты сукин сын…

Ты в основном ещё вовсю «товарищ»,

а кто-то уже явно – «господин».

 

В одной больнице не сдирают плату.

В другой – сдирают. Но хоть – в ту, хоть – в ту…

Вот время! Ещё страшно быть богатым,

но бедным – уж совсем невмоготу.

 

 

СМЫСЛ ЖИЗНИ

 

Будь ты хоть пахарь, хоть ухарь,

будь ты мудрец мудрецом –

ради презренного брюха,

в сущности, братцы, живём!

 

Роем, буксуем и винтим -

ради, во имя, вперед!..

Идеологию выньте –

что остаётся? Живот.

 

Краткими вспышками духа

не осветить никому

тьму беспросветную брюха –

страшную, вечную тьму.

 

 

*   *   *

 

Зелёно-красные знамёна.

Злодея празднует плебей.

Беснующиеся колонны –

приметы сумасшедших дней.

 

И хочешь ты или не хочешь,

но предвещают нам они

варфоломеевские ночи

и волочаевские дни.

 

 

ГОНЧАРЫ

 

Брали глину на угоре у реки

и крутили среднесдельные горшки.

Обжигали в огнедышащей печи –

худо ль, бедно ли хватало на харчи.

И на кое-что другое сверх харчей

на холстину для рубах и онучей,

на серёжки, на букварь, на леденец,

на гармонию… На водку, наконец!

Так и жили не тужили до поры,

горделиво именуясь: «Гончары!»,

не завися от начальства и татар…

Кто ты есть? – А я – художник, я – гончар!..

Вдруг пришёл один невзрачный мужичок

и свертел один особенный горшок,

не горшок, сказать точнее, а кувшин…

И расстройство поселилось меж мужчин.

И уныние возникло промеж них,

каждый сделался задумчивый, как псих,

будто сунули под нос, в глаза, в зрачки:

«Вот смотри, какие могут быть горшки!»

Так грустили и страдали гончары,

и брались они, скорбя, за топоры,

и кончали опечаленно его –

гениального собрата своего…

А потом месили глину и цемент

и красивый воздвигали монумент…

Но с тех пор никто не может дать ответ,

что на свете настоящее, что – нет.

 

 

НЕЗНАКОМКА

 

Был обеденный час. И была заводская столовая.

Грандиозно порхала с наполненной ложкой рука…

Не улыбка, не взгляд – потрясли панталоны лиловые,

что кокетливо так из-под юбки светились слегка!

 

Поднялась и пошла! Провожаема вздохами, взглядами.

Просто баба и баба. Но как понимала мужчин!..

И мы тоже пошли – продолжать состязаться бригадами

за достойную встречу то пленумов, то годовщин…

 

Вот такими мы были. По-детски наивными, чистыми!

Ничего ведь не знали. Вернее, не знали почти.

Шли куда-то туда… С пониманьем звались «коммунистами»…

Как легко же нас было увлечь, вдохновить, потрясти!..

 

Та эпоха ушла. Наступила какая-то новая.

На экране полно оголённых задов и грудей.

Полиняли знамёна… Но те панталоны лиловые –

до сих пор, как знамёна, в сердцах отставных слесарей!

 

 

СВОЙСТВО

 

А родиться раньше лет на тридцать

и с отцом судьбою поменяться?..

Я бы мог на это согласиться –

испытать судьбу… Ей-богу, братцы!

Быть бы мне поэтом страстным, звонким…

Комсомольским! Полным юной силы…

Но в дивизионной газетёнке

места бы мне точно не хватило,

если не учитывать таланта…

А его учитывать - не надо!..

Я бы умер младшим лейтенантом

где-нибудь в болотах Ленинграда

за одно мгновенье до геройства,

через два мгновенья после детства.

Потому что есть такое свойство –

жить по средствам, умирать по средствам.

 

 

ПЕРСПЕКТИВА

 

Никак не выйдем из младенчества -

всё любим поиграться спичками,

гордимся тряпочными лычками

и замусоленными френчами.

 

Себя воображаем принцами,

а если нищими, то гордыми…

Живём в расквашенными мордами,

не заживающими, в принципе.

Веками биться с пережитками –

какое милое ребячество…

А руки-то покрыты цыпками,

а зубы-то изгнили начисто…

 

Гуляем без портов, но в кителе,

и кушать, как обычно, нечего…

Короче, строгие родители

нам в перспективе обеспечены.

 

Не из чужих – из доморощенных.

По метру с кепкой, но со шпорами.

И мы опять пойдём по площади

с горящими от счастья взорами.

 

 

ФИГУРАЛЬНОСТЬ

 

Он сидел и вздыхал, и в лицо мне упрёки, упрёки,

говоря фигурально, швырял, примеряясь к виску.

Я ему задолжал. И мои непомерные сроки

повергали беднягу в почти неземную тоску.

 

И он ел мне в лицо очень грустную кашу без масла.

Мол, вконец отощал. И показывал белый живот…

Говоря фигурально, метал он свой бисер напрасно.

Я ж доподлинно знал, что он кашу без масла не жрёт.

 

Как и без молока. Ну и я, говоря фигурально,

ему на уши вешал не первого сорта лапшу:

«Получу гонорар – рассчитаюсь! Всё будет нормально!

Я ж роман про тебя и про нашу про дружбу пишу!»

 

Оживился в момент: «Экземпляров мне тыщу достань-ка!»

«Напечатают – сразу!» Довольный ушёл, как пацан

Эх, Иван мой, Иван! Как всегда одураченный ванька

Ну какой из тебя, говоря фигурально, Роман?!

 

 

*   *   *

 

Иди ко мне, мой друг Матраскин

непуганое существо…

Твой предок знал стихи и сказки,

а ты не знаешь ничего.

 

Ну, так и я златою цепью

не одарю тебя, кошак, -

иное на дворе столетье,

и я не дворянин – босяк…

 

Зажмурившись, мурлычешь в ухо –

игрун, воришка, дуралей

Но легче кажется житуха,

уютнее и веселей.

 

И нечего рыдать, аукать,

терзая суть и плоть свою…

Я молочка тебе налью-ка,

себе чего-нибудь налью!..

 

Дворняги мы с тобою, помесь!

Безродны, как и вся страна…

Какой ты мягкий… Словно совесть…

И царапучий, как она.

 

 

*   *   *

 

Даже, допустим, наука генетика

стопроцентно однажды меня убедит,

что из этого чахлого, дикого шкетика

в перспективе получится лютый бандит,

всё равно, как обычно, проделаю это я,

сознавая прекрасно, что в корне не прав:

усажу на колени, утешу конфетою,

вытру сопли и слёзы, в платок поплевав,

волосёнки легонько приглажу лохматые…

И прижмётся, угревшись, ко мне существо…

Потому что действительность эта проклятая

и наука генетика против него,

и бессильны методики всей педагогики,

и железная логика тут – невпопад…

Он зарежет меня через столько-то годиков,

и я буду, конечно же, сам  виноват.

 

 

АЛЁНУШКА

 

Осела муть, и видно всё до донышка,

шиповник вспыхнул и сгорел дотла…

Не утопилась в омуте Алёнушка –

нагнулась, содрогнулась, отошла…

 

И тихо побрела навстречу осени,

где, словно вековечная судьба,

кадила бесконечной папиросиной

унылая свекровкина изба,

 

в которой щи и на обед, и к ужину,

и кислый дух, разящий муху влёт,

и суженый, с рождения контуженный,

похожий на упавший бутерброд -

 

да не вареньем сладким, а горчицею,

неимоверной, как и жизнь сама…

Алёнушка, не лучше утопиться ли,

покуда не нагрянула зима?

 

 

НАША ДЖОКОНДА

 

Глаза зеленовато-карие,

всё на местах и там и тут.

Улыбку чуть подпортил кариес…

Да ладно уж – не Голливуд.

 

Чуть хрипотцы в печальном голосе,

чуть нервности в походке

да

чуть седины в тяжёлом волосе…

А в сердце – пламень, лёд, вода.

 

Понятная и непонятная,

как символ, тающий вдали.

Как сторона Луны обратная.

Как наша сторона Земли.

 

 

СНЕГ

 

А утром выпал снег. Он был стерильней ваты.

Он так красиво шёл!.. Чтоб всем нам так ходить.

Но были все, увы, хоть в чём-то виноваты…

О как спешили все – пойти и наследить!

 

И наследили все. И всюду наследили.

И сразу, и ещё, и снова, и опять…

Есть мудрость уступать бессилию, а силе…

А силе так и так придётся уступать.

 

И снег слегка скрипел. И снег тихонько таял.

И даже кое в чём уж провинился сам…

Святая простота да чистота святая

сошли с небес святых и липли к сапогам…

 

И снега больше нет. Есть только грязи и слякоть.

И слышится то хлюп, то визг, то лязг телег.

Нет силы хохотать. Нет вдохновенья плакать.

И умерли слова… А ночью выпал снег.

 

 

ПЯТОЕ ИЮЛЯ

 

В ночи тоскливый плач уключин,

сиротский лучик фонаря,

и дождик сеется колючий,

как в середине сентября,

 

хотя лишь пятое июля…

Плывём, плывём в кромешной тьме,

и девочка-воображуля

дрожит, притихнув на корме.

 

Скрипит намокшая фанера.

В сети – один дурной карась.

- Задрипанные браконьеры! –

девчонка говорит, смеясь.

 

Потом лежим в сырой палатке,

как два карасика в садке,

и пряно пахнущие прядки

струятся по моей щеке…

 

- Нам так и так влетит от мам уж, -

вдруг слышится из темноты. –

Давай! Но если… Сразу – замуж!

-  Да я!.. Тебя!.. С трёх лет.. Да ты…

 

И в пропасть падаем отвесно,

и в головах свистит сквозняк,

и вот – вся жизнь… А интересно

у нынешних бывает так?

 

 

*   *   *

 

Какие были детки славные!

Кефир, таблетки и творог

прекрасно кушали, но главное –

прилежно какали в горшок.

 

Водили хоровод под ёлочкой,

жалели бедную Муму…

А выросли – такие сволочи!

О, Господи, ну почему?!

 

 

БОЛЬ

 

И с этою болью ужиться придётся.

А время – единственно верное средство.

Придётся напиться опять из болотца

и грязной рубахой опять утереться…

 

И – дальше! По жизни, по этой, по сучьей,

натянуто лыбясь и «рыжим» и «белым»,

а рёбра при этом трещат или крючья –

кому и какое до этого дело?!

 

Душа истончится на склоках и дрязгах,

душа изболится без горнего хлеба

и станет сплошною трофической язвой…

Куда ей такой – на стерильное небо?

 

 

ПЛОХАЯ ПОГОДА

 

По хозяйству поделать нельзя ничего,

потому что – плохая погода.

И скрипит, и буксует моё вещество,

износившись за сорок три года.

 

Жизнь прошла. Без высокого смысла прошла.

Всё наврали великие книги.

Улетели далёко мои сокола –

мои самые лучшие миги.

 

А возможно, и не было их никогда –

просто нечто мерещилось, мстилось.

Ниоткуда пришёл. И уйду в никуда.

Безнадёжность. Бездарность. Бескрылость.

 

Бесполезность больших да и малых затей.

Всё так пошло и тошно на свете…

Но доносится вдруг визг голодных свиней,

прерывая рефлексии эти.

 

Проклиная безмозглых противных скотин

да ворча, да кряхтя, да вздыхая,

поднимаюсь с нагретых и душных перин –

отпираю ворота сарая…

 

А там – ждут! Там скучали!.. Да ну вас совсем!

Вот скоты – всё сожрут, что не кинем!..

Как наступит зима, я убью их и съем…

Но покуда – чешу животы им!

 

И они забывают, бедняги, жевать…

Щурят подслеповатые глазки…

Это надо же, Господи… Мать-перемать

До чего наскучались без ласки!

 

Да уж ладно. И кур накормлю заодним

кину пригоршню жёлтой пшеницы.

Тоже любят меня… Кто я, собственно, им?..

Эх, вы глупые, глупые птицы!..

 

Вот и всё. Слава Богу! Скорее в тепло…

Та-а-к… О чём я там думал да мыслил?..

Тяжело умирать. Но и жить тяжело…

Ну их к чёрту, высокие смыслы!

 

 

*   *   *

 

Вот так и подохнешь дурак-дураком,

два дня не дожив до зарплаты…

Никто не покроет тебя кумачом,

зато не покроет и матом.

 

Никто не толкнёт лицемерную речь,

затасканных слов не жалея…

Зато никому не придётся стеречь

твой высохший труп в мавзолее.

 

Сожги, если начал кропать мемуар,

покуда не видели люди…

Конечно, вдове не видать гонорар,

зато и позора не будет.

 

И сам будешь знать ты, что лет через сто,

идейною движим пружиной,

не плюнет никто, не нагадит никто

на холмик, заросший малиной.

 

 

КОЛОКОЛЬЧИК

 

Начал с любви и любовью закончу!..

Ну-ка, игрец молодой,

чей колокольчик задорней и звонче?

-Да, разумеется, твой.

 

Ах, ты, шельмец, догадался, уважил,

просто - а мило соврал!..

На-ка клубок нескончаемой пряжи –

я её долго мотал.

 

На – и ступай напролом, без дороги,

как бы ни путалась нить…

Я бы и сам бы, да сбитые ноги

больше не могут ходить.

 

И колокольчик мой, видно, надколот,

а потому дребезжит.

Было ведь всякое – голод и холод,

и откровенье, и стыд.

 

Всякое… Всякое-бякое, мальчик…

Не было лишь одного…

Чей колокольчик тоскливей и жальче?..

Не говори ничего.

Хостинг от uCoz