Николай БЕРЕЗОВСКИЙ
ПЬЯНЫЕ
ЦВЕТЫ
От Сергея Иванова ушла жена. За пятнадцать лет их
супружества она уходила не однажды, но через день-другой, много – через неделю,
непременно возвращалась, потому что любила мужа, бедой, а не пороком которого, понимала
Клавдия, было пристрастие к алкоголю. Он, выросший в пусть умеренно, но
регулярно пьющей семье, прикладывался к рюмке и в пору ухаживания за Клавдией,
но она надеялась, что это баловство, а не зависимость от "зелёного
змия", и вышла за Сергея замуж.
Свадьбу сыграли сразу после окончания медицинского
института, на лечебном факультете которого вместе и учились, и первые годы
совместной жизни были совершенно безоблачны. Солнце, мнилось молодожёнам,
светило для них и ночами, особенно после рождения Дашеньки, чудесней которой,
казалось им, нет на всём свете. И на работе всё складывалось как нельзя лучше.
В поликлинике терапевтов Сергея и Клавдию Ивановых коллеги уважали, а пациенты
чуть ли не боготворили – за медицинские, несмотря на молодость, познания и
искреннюю отзывчивость, особенно к пожилым людям. Сергей, правда, продолжал
выпивать, но понемногу, как в кавалерах, и только дома в праздники и выходные,
но никогда на улице со случайными людьми, а на работе и тем более. И Клавдия
думать забыла, что когда-то боялась, что её Серёженька с годами может стать
забулдыгой. А вот вдруг вспыхнувшая у мужа прямо-таки страсть к цветоводству
озаботила. Сергей, когда после рождения дочери они получили двухкомнатную
квартиру, постепенно заставил все подоконники горшками с разнообразными
цветами. Кроме привычных фиалок с кактусами
да лилий с "декабристом", Клавдия прежде никогда таких и не
видела, как и не слышала их названий, чаще всего латинских. Особенную слабость муж
испытывал к заморским растениям – разнообразнейшим лианам, ростки которых,
добытые им неизвестно где, развивались так стремительно, что вскоре после
появления в квартире буквально опутывали не только стены, но и потолки.
- Это монстеры из семейства аронниковых – деликатесные,
лакомые, привлекательные…Слышишь, как чудесно звучат их названия в переводе на
русский? – пытаясь, очевидно, склонить к цветоводству и жену, пускался иногда в
пылкие объяснения Сергей.
- Кулинария какая-то, эти твои монстры! – испытывая к
лианам неприязнь, язвила Клавдия.
- Монстеры! – не уставал поправлять Сергей, и однажды принёс в дом и вовсе что-то несусветное.
- А вот тебе не «кулинария»! – заявил он, на седьмом небе
от счастья, ещё с порога. – Антуриум андре! «Цветок-хвост», если по-нашенски.
Знаешь, как цветёт!..
Но Клавдия знать не хотела.
- Увижу, – сказала она сухо, много позже горько пожалев,
что не прониклась увлечением мужа, и он, посмурнев, молча ушёл в комнату
дочери, где ещё оставалось место на подоконнике для новосёла…
Сергей ухаживал за
цветами с такой тщательностью, с какой, наверное, не ухаживал за Клавдией в
институте, а за дочерью в младенчестве. И Даша, уже начавшая ходить, что
удивительно, пыталась помогать отцу не только поливать цветы, но и устраивать
им душ, опылять какими-то растворами против цветочных инфекций и даже
перемешивать в специально купленном для этой цели контейнере разную землю с
разными, иногда гадко пахнущими, удобрениями. И лепетала нерусские названия
цветов увереннее, чем слова на родном языке. А когда подросла и пошла в первый
класс, переняла у отца привычку чуть ли не часами с цветами разговаривать –
иногда вслух, а чаще молча, что, конечно, не было слышно, но было видно по её
позе, глазам, улыбающемуся, задумчивому или вдруг озабоченному лицу.
- Ты, мне думается, помешался на своих цветах, – сказала
однажды мужу Клавдия. – И Дашу за собой тянешь. Она, вон, и на улицу играть
почти не выходит, и подружек у неё нет – одни твои цветы на уме. Ты, Сергей, и
с цветами ещё, может, спать станешь?
- Ревнуешь? – засмеялся он. – Нет, с цветами спать я не
стану, – притянул жену к себе. – Но разве ты не видишь, что цветы – буйство и
праздник жизни? И прекрасно, что наша Дашенька тянется к прекрасному, а не к
грязи, в которой тонешь в нашем дворе, а что подружек у неё будто нет – это
напраслина. У неё весь кружок цветоводства в подружках и в друзьях…
И правда, Даша ещё до школы стала заниматься на городской
станции юных натуралистов в кружке цветоводов, в который её привёл, конечно же,
отец, и в этом кружке, видела Клавдия, она занималась гораздо охотнее, чем
позже в школе.
- В агрономы метишь? – подколола как-то дочку Клавдия. –
Так прежде чем агрономом стать, нужно хорошо учиться, чтобы после школы
поступить в институт.
- Может, и в агрономы, – улыбнулась Даша, тогда
третьеклассница. – А ещё флористом хорошо бы. Или специалистом по ландшафтному
дизайну. А учусь я, мама, хорошо, – тут же обиделась она.
У Клавдии голова пошла кругом – специалист, флорист,
дизайн, ландшафт. Десятилетняя пигалица – и такими терминами шпарит! Возразить
же дочке было нечем – училась она, и правда, хорошо. И Клавдия смирилась с
увлечением Даши, как немного раньше перестала ревновать мужа к цветам. Да и,
честно сказать, сама уже стала к цветникам на подоконниках неравнодушной.
Может, потому, что женская половина поликлиники, если так можно сказать,
поскольку единственным в поликлинике
мужчиной был Сергей, не скрывала зависти, что у неё такой муж – пусть и
помешавшийся на цветах, да совершенно не пьющий. И Клавдия думала теперь также
– совершенно, хотя муж продолжал выпивать по праздникам и выходным. И
уже не стопку-другую водки, а опустошая в одиночку бутылку. В бутылках,
скапливающихся на балконе, потому что стыдился сдавать их в приёмный пункт, а
выбрасывать в мусоропровод рука не поднималась – он не был прижимист, но с детства
бережлив, – Сергей приловчился отстаивать воду для полива цветов.
В таком тихом счастье Ивановы, быть может, прожили бы и до
конца своих дней, хотя, как врач, Клавдия не могла не понимать, что к пенсии её
любимый муж наверняка сопьётся, да оно раскололось, это счастье, как зеркало,
сорванное неведомой силой со стены. У Сергея сгорели родители, отравившись
кустарной водкой, и он, переживая непоправимую утрату, впервые запил
по-чёрному. С поминок после похорон до девятого дня, и после девятого дня – до
сорокового. Хорошо, обошлось без прогулов, потому что Клавдия выправила Сергею
на работе отпуск, лишь частично использованный им в минувшем году, выпросив к
нему пару недель за свой счёт, да и в поликлинике понимали, что в таком горе
уважаемый всеми терапевт не работник. О его запое никто из коллег и не
догадывался – Клавдия никогда не была любительницей плакаться в чужие жилетки.
Через полтора месяца, буквально вырванный из пьяной чёрной ямы женой, Сергей
вернулся в свой врачебный кабинет. И всё, казалось, наладилось. Теперь он не
брал в рот и капли спиртного даже в праздничные и выходные дни, проводя их с
Дашей в уходе за цветами. Цветы росли буйно и весело, и цвели почти
беспрестанно наперекор законам природы. Поливая их из лейки водой, отстоявшейся
в водочных, пивных или из-под вина бутылках, Сергей надеялся, что когда-нибудь
и к нему вернётся радость жизни, утраченная с невозвратным уходом в вечность
отца и мамы.
"Только не сорвись, Серёга!" – внушал он себе,
молча разговаривая с цветами, и Клавдия, тоже молча – одними страдающими
глазами, – молила его об этом же. Даша, тогда пятиклассница, об ужасном срыве
отца не знала. Те дикие недели, ломавшие её отца, выпали на июнь и часть июля,
и она гостила в деревне у бабашки с дедушкой – родителей Клавдии.
"Не сорвись!" – внушал себе Сергей, желая, но
подавляя желание выпить, и вновь сорвался, помянув отца с матерью, когда пришла
пора отводить по ним полгода. На этот раз он пил полмесяца, и скрыть запой не
удалось, но пьяные прогулы ему на работе простили, посчитав их случайностью, и
объявили только выговор.
Уволили Сергея из поликлиники через полгода, и не за
прогулы, а за систематические выпивки на рабочем месте, правда, не внося эту
запись в трудовую книжку, но слухами земля полнится, и Сергей посчитал для себя
наградой, когда его взяли фельдшером в протезную мастерскую. Здесь было
посвободнее, чем в поликлинике, начальство смотрело сквозь пальцы на всегда
поддатого врача, добровольно ставшего фельдшером, и в заработке Сергей не
потерял, а даже приобрёл, не брезгуя
принимать деньги от инвалидов за право изготовления или получения протезов в
обход очереди. А вот дома стало совсем худо. Если в рабочие дни он выпивал
довольно умеренно и по-тихому, то в выходные и в праздники напивался до
чёртиков, пугая своим поведением жену и дочь, и Клавдия стала уходить с Дашей к
своим дальним родственникам, живущим в городе, или к подругам. Сначала
переночевать, а позже на дни и недели – праздники в России случаются долгими.
Выбравшись из запоя, Сергей бросался разыскивать самых ему
близких людей, вставал перед ними на колени, клятвенно обещая, что пить больше
не будет, и, в очередной раз поверив ему, они возвращались. Сергею было
мучительно стыдно перед ними, особенно перед дочерью, и он молил Бога помочь
ему сдержать слово, но Бог или не слышал его, или, занятый более важными
делами, оставлял его просьбы-молитвы на потом. Поэтому, совсем отчаявшись и
осознавая, что он рано или поздно лишится самого дорогого, что у него есть –
семьи, Сергей, согласившись с Клавдией, закодировался от пьянства у знакомого
нарколога. И продержался, не испытывая тяги к спиртному, почти год. Но потом
был обвал – мрачнее не бывает, и Клавдия насовсем ушла от него, сняв комнату в
коммунальной квартире на окраине города.
Вместе, конечно, с
Дашей ушла.
И Сергей
окончательно скатился на дно, забыв о фельдшерстве в протезной мастерской, но
всегда помня, что умрёт в муках, если
срочно не опохмелится. И ещё, как ни странно, не забывал он о цветах,
хотя теперь не ухаживал за ними, как прежде, а лишь поливал. Только вот не
отстоявшейся в бутылках водой, а прямо из-под крана, потому что давно сдал
бутылки, скопившиеся на балконе, в приёмный пункт, как продолжал сдавать в него вновь появляющиеся, не
испытывая никакого стыда.
Цветы цвели теперь
совсем не буйно и не очень весело, и если Сергей, опохмелившийся или пьяный,
начинал разговаривать с ними, не откликались.
"А я вас
люблю!" – плакал, обижаясь, он, но цветы не трогали его слезы, как не
трогали они жену с дочкой, когда Сергей приползал к ним в коммуналку, умоляя
вернуться. Хотя про любовь – и к цветам, радующим его с детства, но какие не
разрешали ему разводить и держать в доме пьющие родители, поскольку, мол, это
забава для бездельников, и к Даше с Клавдией – было правдой. Но теперь им не
нужной, открылось однажды Сергею, когда он проснулся, весь трясущийся после
очередного загула, в опустошённой пьянками квартире и увидел умирающие прямо на
его глазах цветы. Они умирали не только в его и раньше Клавдии комнате, но и в
Дашиной, и на кухне.
"Полить
забыл!" – ужаснулся Сергей, но земля в горшках была влажной. И не заметно
было, что почва инфицирована какой-нибудь заразой. И не точили цветы цветочные
паразиты.
- Что с вами?! – почти взвыл Сергей, и услышал в ответ
умирающий шепот: "Пить…"
- Пить? – поразился, как бы вынырнув из глубочайшего
похмелья, Сергей. – Да я же вас почти залил! – ковырнул он пальцем землю в
одном из горшков. И тотчас будто молнией озарило его сознание – цветы просили
не воды, а спиртное. Дошла, похоже, очередь у Бога и до него, и Сергей,
превратившись в цветок, сначала вздрогнул, с отвращением впитывая влагу,
смешанную с алкоголем, оставшимся в бутылке, в которой эта влага отстаивалась,
а потом, привыкший к такой смеси, уже не мог без неё, почему вода из-под крана
и стала убийцей.
"Или почти
убийцей?" – зашарил по карманам Сергей, веря и не веря в такой диагноз,
губящий на его глазах цветы. Мелочи, найденной в карманах, хватало на бутылку
пива, и Сергей птицей, точно обрёл крылья, слетал в недалёкий от дома пивной ларёк, сорвал зубами
крышку и вылил пенящийся напиток в ведёрко с водой. Разбултыхав этот раствор и
переливая его затем в лейку, полил цветы и провалился, теряя сознания, в
бездонную пропасть – не чёрную или скалистую по краям, а как бы осыпанную осколками
разбитого зеркала…
Очнулся Сергей через время, срок какого был ему неведом.
За окном всходило солнце.
"Утро", –
определил по солнцу он, с удивлением ощутив, что не испытывает желания
опохмелиться. И пальцы – вытянул он перед собой руки – не дрожали. Тремор,
ставший для них привычным, исчез. Но вот на сердце было тяжело, а на душе
тревожно. Тревожно не за себя, не опохмелившегося, а за…
"Цветы!" – вспомнил он и отвёл взгляд от
восходящего солнца на подоконник. Цветы, стоящие на нём в горшках, увидел Сергей,
болезненно, но возвращались к жизни. Оживали они, расставленные не только на
подоконниках, но и развешанные по стенам, и в комнате Даши, и на кухне.
Оживали, успокаивая Сергея, но не радуя его. Потому что это было не
естественное, данное природой и Богом оживание, а искусственное – как у
опохмелившегося алкаша.
Цветы, оживая,
пьянели на глазах.
"И споил их
я!" – упал Сергей, как под икону,
на колени перед подоконником с цветами в комнате дочки, и, опять проваливаясь в
небытие, заметил, как к нему тянет
воздушные корни, схожие с верёвками, монстера делициоза, называемая дилетантами
листодеревом или ещё проще – плаксой. Плаксой – потому что на широких резных
листьях этой бразильской лианы, извивающийся стебель которой напоминает змею,
скапливаются капли воды, и Сергей, вдруг испытавший приступ смертельной жажды,
успел подумать, умилившись, что прекрасное растение стремится оросить его влагой…
Нашли Сергея через неделю, а может, никогда бы и не нашли,
не взломай дверь квартиры судебные приставы, явившиеся по решению суда описать
его имущество или оценить жилищную площадь, чтобы, выставив её на продажу,
возместить затем годовую задолженность Иванова по квартплате коммунальщикам.
В квартире, застыли
на какое-то время ещё в прихожей приставы, буйствовал знакомый им только по
кинофильмам тропический лес. Буйствовал
странно – толстые, но почти лишённые листьев и соцветий стебли, опутав стены и
потолки на кухне и в большой комнате, стремительно тянулись через коридор в
маленькую, которые Ивановы, когда родилась Даша, именовали детской. И в эту
бывшую комнату их дочери приставы едва пробились – всё её пространство было
буквально забито переплетёнными между собой лианами, хищно полыхающими
невиданными бутонами, источающими до одурения тошнотворный запах. В тёмно-зелёной
массе листвы угадывались и какие-то плоды. Листва у пола была отвратительного
сине-чёрного цвета. Под ней-то, уже после приезда милиции, и обнаружили скелет
человека с вросшими в него корнями заморских цветов. Любимый Сергеем Антуриум
андре – «Цветок-хвост» опутал, сжимая до трещин, его череп…
- Ещё неделя – и от костей ничего бы не осталось, – сказал
судмедэксперт. И пояснил, показав на выброшенные в коридор порубленные лианы: –
Эти твари питаются органикой. Я прав, коллега?
Клавдия, привезённая прямо из поликлиники на опознание
бывшего мужа и мгновенно поседевшая, когда увидела, что осталось от Сергея,
ничего не ответила. И хотела бы, да не могла, онемев. Судмедэксперт был прав
лишь отчасти. Убийцей были не цветы, а
их тяга к спиртному, привитая им отцом Даши. Алкоголь, пропитавший организм
Сергея, и приманил цветы к нему. Но дочь, уже, похоже, навсегда унаследовавшая
любовь отца к цветам, никогда не должна узнать об этом…