ЮМОРИСТИЧЕСКИЕ СТИХИ И
ПАРОДИИ
Николай Березовский
Я рухнул в пьяную
траву…
…В руке бутылка «777»…
(Константин Ширшов)
Жизнь
доведёт когда до края,
Я
волосы свои не рву,
И
не бутылки собираю,
А
в пьяную валюсь траву.
А
в городе моём лужаек –
Не
выхлебаешь все до дна:
Ведь
от мочи алкашных шаек
Трава
на них пьяней вина!
Давно
с травою пьяной сжившись,
Свою
судьбу благодарю:
Травой
взасос опохмелившись,
Я
лишь тогда стихи творю!
А
сотворив, хмельной до корки
Надмозговой, не утаю:
Ещё
в бутылку «три семёрки»
Из
травушки я надою.
И
пусть жена ругает всяко,
И
зиму ждёт – мороз, пурга…
Мне
что зима? Зимой, однако,
Пить
стану пьяные снега.
Дождям ненастным
подставляя спину,
Обочиной идут мои
слова…
Меня хватает за ноги
суглинок,
А за душу хватает
синева.
(Любовь Евдокимова)
Творю,
не скрою, дни и ночи я –
В
постели, в бане, на ходу,
Но
от меня слова обочиной
Сбегают,
на свою беду.
Нет,
столбовой идти дорогою,
Как
я, творящая слова, –
Они обочиной убогою
Идут,
несчастные, едва.
Им
дождь уже смывает спины,
Я
их спасла бы, да виной –
Не
выберусь никак из глины
Своей
дороги столбовой.
Но
я спасла б их, видят боги,
Да
вот – на пятках синева! –
Душа
моя схватила ноги,
Диктуя
новые слова…
Быть, конечно,
могу покладистой, –
Пироги да варенья
разные,
А сама не любитель
сладостей,
Даже горькую пью по
праздникам.
…Вскину голову –
взгляд туманится…
(Валентина Ерофеева-Тверская)
Брит
вчера, да вот вдруг с окладистой
Бородой
в пирогах да сладостях…
Что
случилось со мной, покладистой,
Коли
горькую пью лишь на радостях?
Вскину
голову – взгляд туманится,
Но,
пусть в комнате свет таинственный,
Что-то
снова в тебе не нравится…
Ах,
уже поседел, единственный!
Я
под койкою или под горкою?
Закатили
стихи-проказники?..
И
приходится вновь пить горькую:
На
Руси что ни день, то праздники.
«К утру туманило, росило,
А на столбе, невдалеке,
Орало радио России
На забугорном языке».
(В. Балачан)
Намедни так мы закосили,
Что я
не рад к утру судьбе, –
Ведь
даже «Радио России»
Мерещится
мне на столбе!
Не
те, видать, алкал продукты,
Да и
страна вся на бобах:
Проснёшься
раньше – репродуктор
Не на
одном – на всех столбах.
А
собутыльники, похоже, –
Да вдарь по ним в тумане гром! –
Опохмеляются
– ну, рожи! –
За
близким от меня бугром.
на сборник якобы «лирических миниатюр» В. Балачана, изданных в Омске в 2003 году тиражом 1000
экземпляров.
Есть птица такая –
баклан,
И слово от птицы – бакланить.
Понятие есть – балаган,
И вот от него – балаганить.
Есть в Омске поэт – Балачан,
Писать же, как он,– балачанить!
И он балачанит
уже,
Наверно, годков этак сорок,
Что был, мол, рождён на
меже,
А кто не на ней – это
ворог.
Ещё балачанит
поэт
В книжонке с названием
«Вешки»,
Что он знаменит на весь
свет,
А все, кто не он, – это
пешки.
Не только в поэзий, блин, –
В политике, в армии,
всюду…
За ним, скажем, маршал
один
Лизать был бы счастлив
посуду.
Не только Есенин –
Христос
Его осиял с детства в
речи,
И он Евтушенко разнёс,
И Шолохов жаждал с ним
встречи,
И Муза титана пера
Гнала по ночам из постели:
«Что спишь? – балачанить пора!»…
И он балачанит
доселе…
«…Живу,
как будто в окруженье,
Как
бы во вражеском тылу…
Как
птица в клетке…
Я русский –
духом, статью, кровью,
Но валит
валом на меня
Русскоязычное
злословье,
Русскоязычная
брехня»
(В. Балачан.)
А я,
наверное, не русский –
Не
той я стати, как поэт,
Поскольку маленький и узкий
В
плечах – не мой, увы, портрет.
И
кровь моя того же цвета,
Как у
не русских россиян,
И
что-то языком «поэта»
Нисколько
я не осиян.
И
духом от него отличный,
Не
чуя вражеских оков,
И –
Боже! – лишь русскоязычный,
Других не зная языков.
А
если жил бы в окруженье
Иль
птицей в клеточном кругу, –
Не
сочинял бы песнопенья
Под
видом гимна я врагу.
«Адама в грех
ввела…
А дети – это
кашки да какашки…
Ещё зачать
способные мужчины,
Тебя, мой
друг, на рёбра разберут…»
(Из
стихотворения В. Балачана,
посвящённого редактору газеты «Красный Путь»
Адаму Погарскому.)
Во всём, конечно, Ева виновата.
Змей-искуситель, яблоко греха –
Всё это так, прокладки или вата,
Но вот за что, как бабу, мужика?!
Представить страшно! Представляя, стыну,
Какой содом начнётся там и тут,
Когда зачать способные мужчины
Редактора на рёбра разберут!
И дальше беспросветные моменты –
Горшки, пелёнки, памперсы,
зады…
Одни кругом, короче, экскременты,
А чтобы смыть их – капли нет воды…
Всё стерпят туалетные бумажки,
Но всё же поясню, чтоб всем понять:
«Поэт», должно быть, наглотался бражки,
Ну, и пошёл «поэзией» вонять!
«Противно,
грустно и смешно:
Лошадке рот
перекосило…»
(В. Балачан.)
Когда противно – не смешно,
И грустно если – не до смеха…
Да стихоплёту всё утеха –
Он зарифмует и г….!
Что, право, слово для него? –
Давно зарытая могила.
«Лошадке рот перекосило»…
А морду, значит, у кого?..
«Теперь поют
иные соловьи –
От истинно
родного отрекаться…
Нам в мире
жить бы надо по любви,
А нам:
- Живите
по-американски!»
(В. Балачан)
Когда-то был хозяином земли,
Пусть худо жил я в Каинске
и Канске!
Теперь поют иные соловьи…
Изменники, поют по-африкански!
А я, и свой язык не изучив,
Не понимаю этих пташек подлых,
Но, слыша трели на чужой мотив,
Осознаю – они не из народных.
А вот ещё запели из куста
Совсем по-иностранному, гадюки!
Осознаю – мелодия пуста,
Но слушаю, переживая муки.
И вдруг пойму я истину, не вру,
И стану, испугавшись, заикаться:
Поют не соловьи, а ЦРУ, –
В американца просят отрекаться…
"Приятно одинок твой домик у реки…
К тебе на огонёк приходят мужики…
Приходят не гурьбой – идут по одному…
Приходят от жены и даже от невест…
К тебе не зарастёт народная тропа…"
(В.
Балачан.)
Когда
великих строк
Не
выжать из руки,
Бегу
на огонёк
Я в
домик у реки.
Там
женщина живёт,
Как в
гараже – такси.
И
всем она даёт –
Ну
что ни попроси!
От
жён и от невест
Здесь
встретишь мужиков,
Поскольку
нет окрест
Подобных
бардаков.
Народною
тропой
До
дома у реки
Идёт
народ гурьбой –
И млад, и старики.
Однако
не гурьбой,
А
каждому в черёд
Та
женщина собой
Всем
огонька даёт.
Я
очереди рад
Собой
пополнить строй:
Мне
Пушкин станет – брат,
Венера
же – сестрой!
Стою
и не дышу,
Готовность
– на ура!
А
после напишу
Стихи
я в три пера…
"4 мая был я принят в масоны".
(Из дневника А. Пушкина
за 1821 год.)
"Убили Пушкина за то, что он не мог принять
масонства".
(В. Балачан.)
"Закончил Высшую партийную
школу при ЦК КПСС, Высшие литературные курсы при Литературном институте
им. А. М. Горького Союза писателей СССР".
(Из авторского предисловия к книге В. Балачана "Огненная колесница".)
"Мы
все учились понемногу…" –
Не
мною сказано, увы.
Но
чтоб подобное, ей-Богу,
Вещать
не с пьяной головы…
Багаж
у автора солидный –
И
ВЛК, и ВПШ…
Да
вот, по строчкам судя, видно:
Он не
учился ни шиша!
Ещё
полны те строчки сути,
Какой
не скрыть – живи, умри:
Как
«при ЦК», «при институте»,
Он и
в поэзии лишь ПРИ…
«У России – серп и
молот –
Два орудия труда.
Крёстный ход
От стен кремля…
Крёстный ход – дорога
веры…»
(В. Балачан)
На
Родину взгляну окрёст,
И –
Бог с большевиками! –
Я
понесу какой-то крёст
С
серпами-молотами.
"По ночам повадились дожди,
Только полночь – начинают литься.
Всё шуршат, перебирая листья,
Что-то разжимая мне в груди".
(Т. Четверикова.)
Хоть
и льют, а вот шуршат дожди
По
листве (дожди теперь убоги),
Что-то разжимая мне в груди,
Будто
бы не грудь совсем, а – ноги.
Но я
стисну грудь, хоть задышу,
Точно
на меня кто покусился,
И
стихи под утро напишу
Про
шуршащий дождь, что ночью лился.
А ещё
про что-то там, в груди,
Что
не дам я перебрать, как листья.
Шуры-муры
– возраст! – позади.
И
теперь поэзии лишь литься!
"Осень. Осенью я шалею…
Ни о чём уже не жалею,
Ничего уже не боюсь…
И трепещут, вздыхая, ноздри,
И сужаются хищно зрачки…"
"Стоит ли, право, метаться и
биться,
Прикидывать, кабы да если!
–
Мне ведь, и правда, неплохо стоится
На горле собственной песни…"
(М. Безденежных,
кандидат филологических наук.)
Поэт
филологических наук,
Поэтов
русских общипавши колос,
То
Маяковским врежет во весь голос,
То,
как Есенин, зарыдает вдруг.
Вот
почему сужаются зрачки
И, ошалев, трепещут хищно ноздри:
Ведь
набегают строчки, как очки,
И
книжки спеют – плагиата грозди!
Омск – наследник славы
Ермаковой…
…С детства берегу в
своей душе
Тихой Омки голубую ленту…
…Зажигает окна вечер
синий…
Город мой, прекрасный
и былинный…
(Татьяна Четверикова)
Все
поэты любят привиранья,
Но
душа таких вот не снесла:
Никогда
дочурка Васюганья
«голубою
лентой» не была.
Не
нужны реке Оми натяжки,
Впихнутые в завиральный стих:
Омичам и воды цвета бражки
Слаще и дороже всех других.
Рвётся
там, где грубо, а не тонко
Вяжет
стих поспешная рука:
Омь никак не может зваться – «Омка».
Омь,
коль уменьшительно, – Омька.
А
за рифму слабую к «былинный»
Буду
пусть коллегами прощён:
Омск,
как город, даже не старинный:
300
лет – отрочество ещё.
И
в ответе надо быть за слово,
Если словом вправду ты томим:
Никогда дружина Ермакова
Не
ступала на берег Оми.
Скажете,
ошибки пустяковы –
Это,
мол, патриотизма жар…
Только
насчёт славы Ермаковой
Надобно
спросить и у татар…
И
ещё я буду откровенен,
Стихоплётству
этому не рад:
Вечер
синий воспевал Есенин,
Так
что «вечер синий» – плагиат.
В
Омске – вечер. Выхожу из блинной.
И
об Омске, не сказать, что пьян,
Я
рифмую «синий» и «былинный»,
Как,
увы, последний графоман.
И в этом общем
хороводе
И улыбаюсь, и живу.
…Любовь всеобщая!
Ау!..
(Татьяна Четверикова)
Пишу
стихи не впопыхах.
Какая,
право, рифма: «Ах!..»
Как
тонко, точно невзначай,
В
стихах я восклицаю: «Ай!..»
И
даже тот, кто вдруг оглох,
Услышит
мою рифму: «Ох!..»
И
дальше, стон рифмуя свой,
Неологизм
пишу я: «Ой!..»
Кто
позовёт меня милей,
Чтоб
в рифму и изящно: «Эй!»?
Я
поэтесса так давно,
Что
можно задохнуться. О-о-о!..
Мой
дар с годами не потух,
А
ярче стал, аж тяжко. Ух!..
Такой
бы всем, как мне, успех,
Но
кто его подхватит? Эх!..
Я
в общем хороводе – У-у-у!!!
Вы
слышите меня? Ау?!..
Ничего и не надо, как
будто…
Да что уж там, надо!..
Ничего и не будет,
наверное…
Хренушки, будет!
(Марина
Безденежных)
Моя
фирма не вяжет веники…
Какие
там веники? Хреники!
Говорите,
что живёте богатенько?
Если
и богатенько, – хреноватенько!
Бабы,
а утверждают, что девушки…
Какие
там девушки… Хренушки!
А
вот Поэзия всегда девушка,
Даже
если не девушка, – хренушка…
Моя
фирма не вяжет веников…
Моя
фирма вяжет из слов хреников.
А
хреники, если не знаете,
что
такое хреники, отвечу:
–
Хреники – это вам не веники!
"Но по обычаям старинным
Финал, как правило, один,
Осиновый иль журавлиный –
Куда ни кинь – повсюду клин".
(Ирина Горелов.)
Интересная
картина,
Хоть
её пугает вид:
С
журавлиным рядом клином
Клин
осиновый летит!
Я
смотрю и так, и эдак…
Нет,
осиновый…Небось,
Вот с
чего так воздух едок,
И
нечистых развелось!
Вот
уж свод из древесины:
Ведь,
куда ни кинешь взгляд,
Клин
за клином всё осины
Косо
клиньями летят.
Хоть
беги топиться в речку
От
таких от напастей…
Иль
возжечь, быть может, свечку,
Коль
успею, от чертей?
Лучше
пить бы без закуски
По
обычаям лихим…
Мне
финал, сказать по-русски,
Представлялся
не таким…
Но
осины, в небе тая,
Журавлям
открыли путь…
Это
я, стихи слагая,
Угорела
чуть-чуть-чуть.
Маленькая
гавань у моста –
Это
тоже родиной зовётся.
Любят
утки здешние места,
Гнёзда
вьют… и выводок ведётся.
Им не
страшен долгий перелёт,
И
весной всё снова повторится.
Отчего
тоска мне душу жжёт?
Клином
тень на озеро ложится.
( Валентина Ерофеева-Тверская)
По весне, известно, маята
Володеет многими умами,
До того, что хочется с моста
Сигануть хотя-нибудь
стихами.
Знать не знал бы, не прочтя сего:
Гавань – «это… родиной зовётся»…
И что утки в гавани того…
«Гнёзда вьют… и выводок
ведётся»!
Потому, гляжу, ни кораблей,
Ни речной нет в гавани маршрутки…
«Здешние места» другим милей –
Гавань оккупировали утки!
Я смотрю с моста на гнёзда их –
Ведь без спроса они гнёзда свили!
И мне душу жжёт тоскливый стих:
В озеро, блин, гавань превратили!
Им, конечно, дальше перелёт
Осенью. Но из-за них, крылатых,
Весь иртышский без
причала флот
Мается, оставшись в виноватых!
Вбить, загнать бы в эти гнёзда клин!
Но лишь тень на озеро ложится…
Я проснулся. Кажется, один.
Но весной бред этот повторится.
Эгейское
море искрится, тревожит,
Томит
расставанье, как тягостный груз.
Но я
улыбаюсь сквозь слёзы: и всё же –
Строкой-ручейком
в эту землю вольюсь.
(Валентина Ерофеева-Тверская)
Эгейское море искрится тревожно,
Как будто бы чуя мой тягостный груз.
Но я понимаю, что здесь невозможно
Избавить себя от мучительных уз.
Терплю, улыбаясь сквозь слёзы, как стоик.
Но всё же, но всё же нашла закуток,
Который пометит чуть позже историк:
«Здесь Вали из Омска строка-ручеёк».
Зачем
губам, и рукам, и телу
Душа,
разлюбленная тобой?..
( Валентина Ерофеева-Тверская)
А мне, признаться, всё надоело,
И я, разлюбленная тобой,
Как мясник, отделяю душу от тела,
А ещё и от рук вместе с верхней и нижней
губой.
Поэтов
в Омске – о-го-го!
Со
стажем и без стажа.
А вот
хватило б одного –
Посредственного даже.
"Я
не пойду с тобой в разведку!" –
Сказала
нынче мне жена,
Поскольку,
мол, целую редко,
А с остальным – совсем хана.
Не
была бы жизнь разбита,
Да
вот та, кто дорога,
Унося
свои копыта,
Спёрла и мои рога!
Я
гляжу заворожённо,
Завороженный
такой,
Как
ты машешь обнажённо
Обнажённою
рукой.
И,
как молнией сражённый,
Весь пылая, как в огне,
Я,
навеки поражённый,
Твой тампакс
куплю жене.
И
жена, сперва охая
За
подарок дорогой,
Скрытно
крыльями махая,
Снова
станет молодой.
Заморочили
друг друга,
А
любовь – не дважды два,
И
спасательного круга
Нам
дождаться ли едва.
Муж
твой кушает свекольник
В
одиночку на обед,
А
проклятый треугольник
Всем
наделает нам бед.
Ни на
лес, ни на подвалы
Никакой
надежды нет, –
Не
спасает от скандалов
И
Овальный кабинет.
Дураки вокруг и дуры
От
рожденья до седин:
Геометрии
фигуры
Напридумывали, блин!
Ну, зачем
ты мне такая –
Отвратительно
нагая?!
На,
набрось хотя бы плеть,
Чтобы
мог тебя раздеть!
Ненароком,
по запарке
На
житейском вираже,
Загляну
к одной доярке,
Городской
давно уже.
Побалакаем
за чаем
Обо
всём и ни о чём,
На
диване поскучаем,
Полежим
к плечу плечом.
Про
любовь она – ни слова,
Но
промолвит в поздний час:
«Хорошо
б купить корову:
Я б
доила, ты бы – пас…»
А как
утро станет сине,
Я
уйду и не скажу,
Что
всю сдачу в магазине
На
корову отложу…
Через
год, а может, раньше,
Покорившись,
знать, судьбе,
Вновь
приду к доярке:
- Таньша,
Я с
коровою к тебе!
Ахнет,
вспыхнет, побледнеет,
К
лифту выскользнет бочком,
А
потом меня согреет
…от
коровы молочком!..
Люблю
высоких и худых –
Так
оных стан манит и мает.
Но
взгляд их – как удар под дых.
И то,
что ниже, – обвисает.
Идёт
самолёт на посадку…
Не
знаешь: он сядет иль – хрясь!..
И
страшно, и горько, и сладко
Лететь
в самолёте, садясь.
Друг
мой – особой лепки,
Лучший
из всех дружков:
Как Ленин,
лысый и в кепке,
Без
бороды, да взгляд цепкий, –
Вылитый
мэр Лужков!
«Я –
институтка!» –
набивала
цену проститутка.
Такая
вот "утка".
Жизнь
– живёшь и не дышишь,
Словно
крест на судьбе:
Ни в
ЧК не напишешь,
Ни –
хотя б – в КГБ!
Цены
– зашивай карманы! –
Как
мороз сибирский, жмут.
И
Россию в Несмеяны
Скоро
переназовут.
Сетуем,
сложивши лапки:
Доживаем,
мол, братва…
А у
всех из кожи тряпки,
И
заморская жратва!
Я
помню чудное мгновенье,
Когда
был молод и не сед,
И
пожилое поколенье
«Стиляга!»
мне бросало вслед.
Теперь
не ходят в брюках узких,
Но
обзовут иных порой:
За
иномарку – новый русский,
Затылок
коли брит – крутой!
Больница,
церковь и погост –
Живи
богатым или нищим…
Как
удивительно мир прост,
А мы
в нём сложности всё ищем!
Это
сколько же, ребята,
Спичек
смог бы я купить,
Если
б с нынешней зарплатой
В
коммунизм вернулся жить?!.
От
леса щепки лишь. Беда!
Но
слышно: «Вира! Майна!»
-
Стволы откуда, господа?
-
Коммерческая тайна!
Слава
– от СЛОВА,
Написанного с ошибкой.
Так
что себя, дорогого,
Не
восхваляйте шибко!
Стихи
читает с придыханием,
А
бюст такой – тушите свет!
Но
всем твердит с негодованием:
"Не
поэтесса я – поэт!"
«Ну,
здравствуй!» – вошедши, сказала.
А
после сказала: «Прощай!»
Она
чай попить забегала,
А вы
уж подумали, чай…
Я
тост такой бы произнёс
В
честь вас, к себе манящих:
Почаще вам счастливых слёз,
И
сладких снов почаще!
Нет
на водку, нет и кружки,
Но
всего, скажу, горчей –
Нет
ни няни, ни подружки,
С кем
трезветь было б легчей!
Бог,
наверное, писатель,
Коли
Слова Он творец.
Только
кто Его издатель?
И
редактор, наконец?
Чиновник
высокого сана –
Взгляд
хмурый из-под бровей –
Писателя
Мопассана
Считает
японских кровей.
Читал
стихи. Пришёл ОМОН.
Соседи,
видно, настучали.
Послушали.
«А-а, Салимон!..»
И,
попрощавшись, бить не стали.
Я
онемел, издавши стон,
Когда
ушли братки лихие:
«Какой
Володя Салимон?
Ведь
вслух читал свои стихи я!»
Пробивши
строк глухих завесу,
Я
вижу авторши портрет.
Но
подпись, блин, не "поэтесса",
А
почему-то вдруг – "поэт"!
Я так
разглядывал, и всяко.
Нет, баба
всё-таки на вид…
А
чукча мне сказал: "Однако,
Хоть
и она, но – трансвестит…"
Когда
остались мы вдвоём,
Одна взвизжала поэтесска:
"Что
в вымени тебе моём?!."
Я
онемел: такого блеска
Не
знал в поэзии её.
О, ё-моё!
Закрутил с поэтессой романчик,
Завязался любовный сюжет,
Да она вдруг призналась мне: «Мальчик,
Если правду сказать, я – поэт…»
Я не знал, как ответить на это,
И бежал, позабывши штаны…
И теперь поэтесс и поэтов
Наблюдаю со стороны.
Пиит,
напившийся в дугу,
Бил в
грудь, выпячивал глазищи:
- Я
не писать, блин, не могу!..
- Не
можешь – не пиши, дружище…
Отдохнул
бы – от слова усталость,
Да в
России, где столько дорог,
Нас,
писателей, мало осталось –
Я и
Бог!