Николай Березовский
ЗА ШКОЛЬНЫМ ПОРОГОМ
В на удивление
пустом автобусе – ошеломляющая встреча с бывшей моей учительницей по
математике. Я недолюбливал её за высокомерие, а она неизвестно за что мне
симпатизировала.
– Вот Бог,
наверное, наказал, – расплакалась бывшая учительница. – Я ведь ни в Бога не
верила, сея разумное, доброе и вечное, ни в народную
мудрость насчёт тюрьмы и сумы. И вот с сумой, – показала на кондукторскую
сумку. – И тюрьмы, наверное, не миновать мне на старости лет – уже и небезбилетников готова растерзать… У
тебя, конечно, проездной?
– Проездной. – Я
потянулся к карману.
– Что ты, что ты! –
всполошилась она. – Я тебе верю! Я потому всегда и отличала тебя от других
учеников, что ты никогда не лгал…
В школе я врал
напропалую.
– А кондукторский
заработок не сравнить с учительским – и на одежду
хватает, – снова всхлипнула она.
Я вышел на первой
же остановке. Бывшая учительница прокричала на прощание в уже закрывающуюся
дверь:
– Жаль, что у тебя
проездной. Тебя я провезла бы и бесплатно…
А никакого
проездного у меня и не было…
«Или учительница,
ставшая кондуктором, догадалась об этом?» – вдруг больно сжалось сердце.
Боль не отпускала
весь остаток дня, всю ночь, и утром пришлось податься в поликлинику. Отстояв
очередь в регистратуре, получил талон на приём к врачу. Отдавая его,
регистраторша предупредила:
– Приём – только в
бахилах!
Бахилы продавал
автомат, у которого стоял старик, почему-то не спешащий опустить в прорезь пять
рублей, и я почти грубо его поторопил:
– Вас ждать ещё
долго?
Старик обернулся,
но даже тени обиды в его глазах я не уловил. Напротив, он смотрел так, точно
встретил единомышленника.
– Да, вы правы –
дорого, – сказал старик, и я понял, что он просто плохо слышит. – За такую
безделицу – и пять рублей! А ведь эта одноразовая обувка
синтезируется из отходов нефтехимии…
И, как-то обречённо
вздохнув, отошёл от автомата, так и не купив бахилы. А у меня опять больно
сжалось сердце. Пусть запоздало, но я узнал в старике школьного учителя химии.
Как раз по его последней фразе. Тогда, в школьную мою пору, он каждый урок
начинал словами Менделеева: «Сжигать нефть – это всё равно
что топить печку ассигнациями».
– Почему? – спрашивал он и сам отвечал: – Да потому, что из нефти можно
синтезировать всё что угодно – от одежды до продуктов питания. И знаниями,
приобретёнными в школе, вам предстоит не печку топить. Смекаете,
к чему я клоню?..
– Смекаем, – откликался класс, но на самом деле наставления
учителя химии, который и тогда казался нам стариком, всем давно поднадоели. Нас
больше интересовало, как «синтезируется» его увлечение молоденькой
математичкой, с появлением которой в школе наш химик вспомнил, что бриться надо
каждое утро, носить галстук и чистить туфли. Впрочем, вскоре он сменил туфли на
только входящие тогда в моду «вездеходы» на толстенной подошве, чтобы,
наверное, сравняться с молоденькой учительницей ростом. Он даже очки с круглыми
стёклами в широкой роговой оправе сменил, сразу помолодев, – на
продолговатые в золотистом ободке.
Уроки в школе
велись строго по расписанию, вывешенному у дверей кабинета завуча, и у химика с
математичкой они не совпадали. Но теперь он стал приходить и в дни, рабочие для
неё. Удивительно, но за учительницей он ухаживал так же, как и мы за своими одноклассницами,
– поднося её портфель до школы по утрам и провожая, забрав портфель, после
занятий.
Автомат, уже
проглотивший пятирублёвую монету, выкатил синтезированный из отходов
нефтепродуктов футлярчик, и я, забрав его, поплёлся на второй этаж к кабинету
врача. Между пролётами пришлось остановиться – не обойти было полную женщину,
склонившуюся над картонной коробкой. Я кашлянул, чтобы обозначить своё
присутствие, и женщина испуганно, будто застигнутая за чем-то нехорошим,
отпрянула от коробки. Лицо её, только чуть-чуть тронутое увяданием, залилось
краской. Она мгновенно, несмотря на комплекцию, слетела вниз, а коробка,
которую вперемешку с ватками и окровавленными тампонами полнили использованные
бахилы, осталась. Должно быть, её приткнули в угол площадки вместо урны…
Очереди к врачу не
было, но над дверью в его кабинет горело табло: «Ждите! Вас вызовут!». Вдоль
стены напротив тянулся ряд пластиковых стульев, наверняка синтезированных из
отходов нефтехимии, и я присел на один из них прямо перед табло. Бахилы
оказались хлипкими, лопнув тотчас, как я стал их натягивать на туфли, но
держались, точно прилипнув к обуви.
«И
правда, безделица, да ещё дрянная», – вспомнил я старика-учителя и, поглядывая
на табло, достал купленную по пути в поликлинику газету. «Отпускной исход», –
прочёл странный заголовок вынесенного в передовицу материала, под которым,
впрочем, следовало выделенное шрифтом пояснение: «Учителя нашего города получили отпускные и прослезились».
Интуитивно я
почувствовал, что дальше читать не стоит, но и тупо пялиться
на табло, когда сердце не желает разжаться хоть на мгновение, – себе дороже, и
вернулся к тексту: «Около 20 тысяч рублей получила наша читательница – учитель
146-й школы, человек с многолетним опытом – за месяц работы и два месяца отпуска.
Что-то около семи тысяч в месяц получается… Красочно
расписанная новая система оплаты труда провалилась как раз в Год
учителя…»
Дочитать до конца я
не успел. Табло погасло, и из кабинета вышел бывший мой учитель химии.
Почему-то испугавшись, что на этот раз он меня узнает, я склонился, делая вид,
что поправляю бахилы, и увидел то, чего не должен был увидеть.
Старик был в
бахилах. Но если мои, пусть и лопнувшие, ещё не
потеряли блеска, то его выделялись вызывающей и явно не первой свежестью. Я
вдруг понял, где эти бахилы вот-вот окажутся, если старик не забудет снять эту
синтезированную обувку, проходя мимо коробки, из
которой её позаимствовал. А ещё, запоздало осознал я, наш химик помолодел тогда
не от смены очков. Он был молод и до появления в школе молоденькой математички,
а прежде старящие его очки носил по простой причине – чтобы казаться нам, его
ученикам, старше, чем он был на самом деле…
– Дмитрий
Степанович! – вспомнил я имя учителя химии, но броситься за ним не позволило
резко и остро разжавшееся сердце. Как и пройти в кабинет врача, когда над его
дверью зажглось табло с приглашением: «Следующий!».