Николай Березовский
КАЖДЫЙ ВЕЧЕР ПОСЛЕ ШЕСТИ
Они познакомились в
филармонии на выпускном вечере много лет назад. Молча познакомились, едва
встретившись глазами, потому что он не осмелился к ней подойти, как и она к нему,
– Аня была с мамой.
Аня росла без отца,
как когда-то и её мама, и мама боялась, что дочка повторит её судьбу, и
сопровождала её повсюду, как самая преданная, но болезненно ревнивая подружка.
Начиная с двенадцати лет. А в тот последний школьный вечер Аня была уже
пятнадцатилетней. Ровно в два раза младше мамы.
Понимаете теперь,
почему они не решились перекинуться и словечком? Аня побоялась обидеть маму, а
мальчик, наверное, и на расстоянии почувствовал, что, подойди он к ней,
охраняемой молодой женщиной, случится что-то страшное и непоправимое. Но после
вечера, устроенного городскими начальниками для лучших выпускников школ Омска,
им повезло – оказались в одном трамвае. Случайно, нет ли, сейчас не установишь,
но когда мама потянула дочку по забитому салону к выходу – трамвай подкатывал к
их остановке, – мальчик успел шепнуть Ане, что будет ждать её завтра на этой
остановке сразу после шести вечера.
– Я не знаю, смогу
ли завтра, – успела ответить ему шёпотом она.
–Да ведь завтра
воскресенье, уже сегодня даже, и в школу теперь ходить не нужно, – напомнил он.
–Я всё равно не
знаю, – Аня чуть не заплакала.
– А я всё равно
буду ждать, – шептал он Ане в кружево на шее. – И завтра. И послезавтра. И
потом. Всегда. Каждый вечер после шести…
А «завтра» началась
война, и Аня не пошла на остановку к назначенному мальчиком времени. В войну,
подумала она тогда, не до свиданий. Но ещё через день была на остановке точно
сразу после шести вечера.
И потом была.
С тех пор она
вообще, начиная с этого часа, ждёт мальчика на остановке каждый вечер, не
сомневаясь, что с каждым прошедшим трамваем он всё ближе к ней. А в дни
когда-то случившегося школьного выпускного вечера и вовсе не уходит с остановки
до полуночи. Ведь «после шести» – это и в семь вечера, и в девять, и в одиннадцать
– до ноль-ноль часов, как говорят военные. Она ждала мальчика даже в день
внезапной – от сердца – смерти мамы, и после её похорон, выпавших на День
Победы.
«Прости меня,
мама!..» – плачет Анна Васильевна, когда вспоминает этот свой грех.
Квартал из частных
домишек, в одном из которых она и живёт с до войны, давно обступили
многоэтажные громадины, но трамвайная остановка на прежнем месте, и даже у
трамвая, высаживающего здесь из своего салона или принимающего в него
пассажиров, всё тот же довоенный номер – 3.
Тогда, целую жизнь
назад, Анне Васильевне едва исполнилось пятнадцать, и мальчик, встреченный на
выпускном вечере, был, наверное, ей ровесник. И она помнит его зелёные, как ель
у здания филармонии, глаза, и серебристую, как иртышская вода ночью, коронку на
его зубе сверху чуть левее двух передних, не забыла. Тогда у мальчишек
считалось высшим шиком оправлять в такую коронку какой-нибудь здоровый зуб.
Фикса, называлась…
А он, может, не
забыл её льняную и ниже пояса косу и кружевной воротничок, связанный мамой
крючком, чтобы сделать скучную школьную форму праздничной, – в этот воротничок
он и шептал Ане про каждый вечер после шести, когда, случайно или нет, оказался
в одном трамвае с ней и стерегущей мамой. И если тот мальчик не подшутил над
той девочкой, какой Анна Васильевна была в предвоенный вечер в филармонии, она
и сегодня, если они наконец встретятся на остановке, не попрекнёт его и словом
за такое долгое опоздание…
А пока я увожу
бабушку Аню от остановки к дому. Я работаю допоздна, приезжаю предпоследним или
последним трамваем, а живём мы по соседству…