В
СТИЛЕ ЯПОНА-МАМА
На
Цветном бульваре бронзовый Юрий Никулин, как магнит, притягивает любителей
фотографии: щёлкают в профиль и анфас; и детишки – рядом, то якобы из открытой дверцы машины выскакивают (вместе, мол,
приехали), то сбегают со ступенек цирка навстречу «дяде» Юре. Затем фотозвезда
вскидывает счастливые глазёнки к небу и удивлённо читает: «Япона-мама». Ветер
рвёт полотнище над потоком машин, летящих к трубной площади, как парус над
фрегатом. Невольно тормознёшь и в недоуменье пожмёшь плечами, почему «мама»? Да
это же стилизация! Крутой русский афоризм «япона-мать» превратился в вежливое
приглашение гостям Никулина наведаться в соседний с цирком японский ресторан.
Во эстеты, восхитишься, до харчевни добрались.
Прозаику Николаю Березовскому, в таком разе, и
вовсе не зазорно заимствовать приёмы у постмодернистов. Он так и сделал,
обыграв в названии реалистической книги – «Могила
для горбатого» (Омск, 2002) – расхожую поговорку.
Рассказ, давший название сборнику, дышит
оптимизмом, хотя посвящён двум одноклассникам, один из которых горбат. Сашу
Хворостова судьба обделила с рождения, ему при появлении на свет повредили
позвоночник. Как мальчишка ни старался, подрастая, исправить изъян спортом,
горб всё разрастался. Жалобные восклицания и насмешки сыпались на страдальца,
как из рога изобилия, заставив в конце концов замкнуться, отказаться от общих
игр, полностью отдаться учёбе и книгам. А дальше произошло чудо, иначе не
назовёшь. Он где-то вычитал, что у язычников пословица «горбатого могила
исправит» относилась к живым; земля, если семь раз закапывать на час,
выправляет позвоночник. Придумал это автор или действительно где-то разузнал –
не суть, главное, что отчаянные ребятки реализовали древний рецепт и оба с
пневмонией попали в больницу. После больницы Саша исчез, родители с ним
переехали в другой город, и встреча «гробокопателей» состоялась через несколько
лет в Троице-Сергиевской лавре. Студент столичного вуза еле узнал в стройном
высоком семинаристе Сашу; от детского горба не осталось и следа. Хворостов даже
оказался теперь на целую голову выше школьного приятеля. «Как видишь,
исправила, – сказал семинарист. – Не могила, конечно, потому что и она от Бога…
Я молился. И за тебя. Богу. Ничего после сделать другого я не мог. Даже писать.
Почти год».
Так вот природа и Господь избавили Сашу Хворостова от горба и наполнили
в повествовании мрачную пословицу оптимизмом. Похожее чудо преобразило дурнушку
Ташку в красавицу Наталью в рассказе «Непорочное зачатие». Школьный товарищ и
сосед по дому прибежал к доктору за справкой: не он, дескать, сделал «уродину»
беременной; «ироды» засмеяли. Доктор его успокоил: ложная, дескать,
беременность, не бери в голову. И вдруг Ташка родила. «Непорочное зачатие!» –
торжественно возглашает доктор Федин, пуп пацану перетягивая чем-то вроде лески
рыболовной. «Такого не бывает!» – чуть ли не вопит мнимый отец новорожденного.
«Бывало, – укорил меня неучёностью доктор Федин. – С Девой Марией. Так что наша
Павловна, увы, не первая. И не последняя, надеюсь, к счастью». Чем больше подрастал
сын Фёдор, тем моложе и краше становилась Наташа – его мать. Холостой сосед не
обижается, что пацан зовёт его Толей; подумывает, хорошо бы стену, разделяющую
их квартиры, сломать…
Тонкий юмор и интонации народной байки
выделяют «Непорочное зачатие» в сборнике омича как лучший его рассказ. Кстати,
именно этого приёма – интонации побывальщины – не хватает повести «Завязочки».
Она получилась чересчур серьёзной и излишне морализаторской. А если бы
воспоминания братьев Александра и Вани о покойном отце, который приснился и
потребовал освободить его от завязочек, шли бы в тоне подтрунивания, как у
соседа Ташки, то назидательность (завязочки – это забота о детях, перешедшая от
отца к сыновьям) не выпирала бы из удачно раскрученного сюжета.
К японской теме возвращает и рассказ «Красный
угол», хотя напрямую и не относится к Стране восходящего солнца. Дело в том,
что мне ещё до перестройки довелось посмотреть фильм Акиры Куросавы «Под стук
трамвайных колёс». Знаменитый кинематографист с потрясающим лиризмом рассказал
про обитателей трущобы, музыкальным фоном там были гудки трамвая и «перестук
колёс», как их изображал чокнутый мальчик, каждое утро отправляясь в «маршрут».
Тогда поразило художественное мастерство; место обитания показалось чем-то
неправдоподобным, какой-то экзотикой. Реформа превратила «экзотику» в будничное
явление – свалка и её обитатели, бомжи, прочно обосновались в нашей современной
прозе. Не миновало поветрие капитализма и Омск, как убеждает «Красный угол». А
казалось бы, здесь не самое тяжёлое экономическое положение. «Через город
проходит 80 процентов финансовых потоков, которые ещё не подконтрольны
московским и местным олигархам и чиновникам». («Советская Россия», 2002,
№42).Недавние выборы в Законодательное собрание Омской области и в Омский
горсовет, впрочем, продемонстрировали, что борьба за «финансы» идёт нешуточная,
и надо полагать, она увеличит число завсегдатаев на местной свалке. Жизненные
коллизии у этих аборигенов похлеще, чем у персонажей фильма Куросавы.
Стоматологическое кресло Сарнова стоит в красном углу его «жилища на свалке.
Эта «недвижимость» и движимость – единственное, что осталось у бывшего
стоматолога от прошлого. Рэкетиры за отказ платить «подати» так избили Сарнова,
что у него крыша поехала; вместе с креслом бросили его на свалке. Он выжил,
никто его теперь не трогает: «тихий», не мешает; любит сидеть в злополучном
кресле.
Этот рассказ написан Н. Березовским в лаконичной
манере почти очерка или, как принято называть этот стиль, в жанре поп-fiction, что заметно отличает его от
философской повести Афанасия Мамедова и Исаака Милькина «Самому себе»
(«Октябрь», 2002, №3). Герой повести – бывший научный сотрудник. Он обнищал и
добывает средства к существованию
отловом беспризорных собак («объектов»), но вдруг сам оказался в их
шкуре, то есть превратился в бездомного пса и вместе со стаей поселился на
свалке.
По делам, так сказать, воздалось. Протяжный
собачий вой в финале повести пострашнее «перестука трамвайных колёс». В
сущности, авторы трёх произведений действуют по одному «шаблону». Они вежливо
информируют читателя и зрителя – в стиле «япона-мама» – о трагизме жизни. Ни
японский кинематографист, ни прозаики не открыли рецепта для исправления
«горба» цивилизации – нищеты. Они лишь констатируют факт её наличия и своим
творчеством стремятся смягчить души людей, пробудить у них сострадание к
ближним и к живой природе.
Нравственное воспитание человека остаётся
главным достоинством современной серьёзной литературы. Тираж книги Николая
Березовского – две тысячи экземпляров – невелик; да ведь капля, как известно,
камень точит.
Руслана Ляшева.
«Литературная
Россия», 2002 год.