ВО, рад слышать. Ну что не будем бузить друг на друга, ок?! Скучал я по всем! С нетерпением жду ВЛ - 5. Правда не поставили они мою статью туда, но бог с ними, зато... ай ладно, не буду говорить.

А что тут такого в новостях? Ничего не поняла. В.В. как всегда краток: зайди и всё. Рубцова мало читала, но стих, который поставлен в новостях - хороший. Вот-вот значит выйдет ВЛ тиражом в 500 экз. откуда они взяли деньги? Кто-нибудь скажет? Может свои вложили, да, хотя вряд ли. В.В - учитель, Игорь Федоровский - корреспондент, ну вроде если Перминов ушёл, тогда станет заместителем главного редактора Юрия Виськина, но зарплата - небольшая, а Ваня Таран... не знаю про него. Нашёл ли работу или нет.

Привет, друзья! Дегтерёв был раньше в комиссии премии Достоевского. А теперь вроде бы нет. Не знаю почему. По-моему надо образовывать молодёжную комиссию, в которую будут входить итулованные молодые поэты и писателя. Как вам эта идея?

Уважаемый Виктор!

Гостевая сайта Николая Березовского сделана на бесплатном хостинге narod.ru по шаблону, в который, к сожалению, не внести изменений.

Спасибо администратору сайта и/или Николаю Березовскому за то, что отредактировали гостевую книгу. Теперь - другое дело, можно дышать! Хоть вашего покорного слугу тоже подсократили, но - толково, с умом, чему я искренне рад.

Жаль только, что нет функции редактирования своих сообщений. Я иногда от усталости или плохого самочувствия допускаю описки, жму не на те клавиши. Потом замечаю оплошность, но уже поздно - не исправишь. А иногда, спустя время, просто хочется уточнить или чуть изменить, или же продолжить какую-то мысль, а - нельзя.

Николай Васильевич, может быть, стоит добавить такую функцию, если это не слишком хлопотно? Кроме пользы, вреда от неё по идее быть не должно: Ваша гостевая книга станет ещё приглядней.

С уважением - Виктор.

Марии Березовской.

Мария, любое сравнение с Бродским, думаю, будет по определению не в мою пользу. К сожалению, такой приём называется "удар ниже пояса". С другой стороны, в стародавние времена Алла Кузнецова говорила мне, юноше, примерно так: лучше, если в разговоре о твоих писаниях тебя будут сравнивать с Буниным, Набоковым, Бродским etc., а не с Ваней Ивановым или Петей Петровым. Так что Ваше сравнение, наверно, не так уж плохо. Я сам придерживаюсь такой позиции: судить нужно по верхам, а не по низам или серединке. Ибо кочкой на ровном месте может быть каждый, это верно.

Да, сказали Вы мягко, деликатно. Но могли бы и жёстко, не стесняясь. Я, собственно, уже стою одной ногой в могиле, поэтому удивить или обидеть меня в таком положении трудно, практически невозможно. К счастью, я всегда ставил себе в работе высокую планку: старался, по мере сил и способностей, писать на уровне русской литературы, а не на уровне обывательского самовыражения. Не мне, конечно, судить, удалось ли мне это хоть в малой степени. Если даже и совсем не удалось, утешаю себя одним: я искренне к этому стремился, видит Бог. А большинство пишущих ныне не могут, к сожалению, похвастаться и этим. По-моему, лучше всё же потерпеть полное фиаско, пытаясь покорить гору, чем гордо "выситься", взабравшись на табуретку.
Я написал это для всех читателей и посетителей гостевой, которые, может быть, ещё не думали над этим. А тема для серьёзного размышления тут есть, друзья.

Частично прочла пятый выпуск "Вольного листа". Начала читать, конечно, с маленького "заключения" Николая Березовского "Стремление к свободе надёжнее умения плавать", которым и открывается журнал. Мудрое рассуждение, квинтэссенция которого - в названии. Прочитав, становится понятно, почему Николай Березовский всё-таки поддерживает данное издание, пока ещё, по его же словам, нервное и отчасти распутное.

О некоторых произведениях журнала я бы хотела сказать здесь несколько слов.

Виктор Богданов "Потерянный дом".
На мой взгляд, это произведение относится, если сказать мягко, к психологии, нежели к литературе.
И ещё момент. У Бродского есть такое стихотворение, посвященное М.Б.:

Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.

Я был лишь тем, что ты
там, снизу, различала:
смутный облик сначала,
много позже - черты.

Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.

Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.

Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.

Так творятся миры.
Так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.

Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданьи потерян,
кружится шар.

По-моему, здесь та же ситуация, те же переживания, что и в рассказе, но насколько прекраснее и глубже они переданы.

Николаю Березовскому

«…а чем первые их книги отличаются от последних, и отличаются ли одна от другой вообще. Как правило, никаких отличий нет. Несвязные и дурно рифмованные «столбики» переносятся из одного сборника в другой, и если с тем, что было ими написано «на заре туманной юности», можно было как-то смириться, то воспроизведённое «у гробовой доски» вызывает тошноту.»

Очень важное дополнение, Николай Васильевич. Не в бровь, как говорится, а в глаз. Меня тоже всегда это поражало: человек пишет десять лет, двадцать лет, тридцать лет… Результат: стихи пятидесятилетнего автора – такие же, какими они были у него в 16-17 лет. Не меняется ничего: ни частности, ни общий уровень. Развития нет. Бесконечное, безнадёжное, занудное топтание на одном месте. Честнее было бы бросить это дело. Но нет – не бросают!
Лично я, чувствуя, что начинаю перепевать сам себя, повторяться, заходить в тупик, всегда брал тайм-аут, переключался на работу в жанре молчания (не пишу стихи и сейчас – несколько лет уже). Это давало свои плоды: после перерывов писал если уж и не принципиально лучше, то, как минимум, немного иначе. А другие даже и перерывов не делают: мели, Емеля, твоя неделя (вся жизнь), ни дня без строчки и т.д. Как пружину в них на полвека завели. Такой бесперебойный механизм производства… даже не знаю: чего?.. Вечные заложники собственной патологии – графомании.

Богданову.

Уважаемый Виктор! Я скажу Вам больше, чем сказали Вы. Так называемое «поэтическое творчество» большинства наших земляков и землячек, обременённых возрастом, не нуждается вообще ни в каких критических разборах. Достаточно процитировать практически любое из их упражнений, чтобы понять – это пустышки, никакого отношения к поэзии не имеющие. И если я разбираю порою их построчно, то лишь для того, чтобы эту пустоту и увидели как раз семнадцатилетние, которые в силу своей молодости принимают за поэзию количество книг у того или иного дутого автора, не удосужившись даже сравнить, а чем первые их книги отличаются от последних, и отличаются ли одна от другой вообще. Как правило, никаких отличий нет. Несвязные и дурно рифмованные «столбики» переносятся из одного сборника в другой, и если с тем, что было ими написано «на заре туманной юности», можно было как-то смириться, то воспроизведённое «у гробовой доски» вызывает тошноту. И если нынешних молодых не тошнит от «любовей-морковей» так и оставшихся в шестидесятых-восьмидесятых годах прошлого столетия поэтствующих поэтесс, то, увы, и их творчеству уготована такая же участь. О чём более доходчиво – в другой раз. Очень уж я сейчас занят.

Нижеследующее – конечно же, не критика статей Н.В.Березовского, а, скорее, изложение моего собственного видения вопроса.

Что-то смущало меня в критических статьях Березовского, посвящённых местным стихотворцам. Но я долго не понимал: что именно? Не мог это сформулировать. Теперь, перечитав статьи, я наконец понял, в чём заключается зазор между разработкой темы Березовским и моим к этой теме отношением.

В стародавние времена госпожа Ч. периодически говорила на собраниях лито примерно следующее (в частности, вашему покорному слуге): «Ну, по строчкам здесь уже обсуждать нечего.» В её устах это было похвалой автору и его стихам. Очевидно, имелось в виду, что пишущий, если и не стал пока поэтом, то, по крайней мере, выбрался на некий уровень, выбился из разряда двоечников-первоклассников от литературы и заслуживает более широкого и менее конкретизированного разговора. Примерно так мне это помнится.

Какой путь критики избрал Н.В. в своих статьях по отношению к критикуемым? Путь подробного, предельно конкретного, я бы даже сказал, несколько педантичного, построчного разбора текстов. Верен ли этот путь? Абсолютно. С точки зрения литературного уровня авторов. Но есть здесь, на мой взгляд, одно существенное обстоятельство, учитывая которое, лично я выбрал бы для критики изначально совершенно иную оптику. Критикуемые Николаем Березовским персоны, к сожалению, не 17-летние члены провинциального литобъединения. Они успели обрасти званиями, титулами, многочисленными изданиями etc. То есть, с формальной точки зрения, они – активные участники текущего литературного процесса, фигуры, переходящие уже в разряд, пусть и на местном пятачке, признанных, заслуженных и маститых (какая гадость, между нами говоря!). По-другому: нам как бы говорят: вот, перед вами серьёзное издание значительного –ского поэта (поэтессы), 5-ая (или там 15-ая) книга. И мы, как мне кажется, приняв эти внешние условия, должны подойти к книге и автору по «гамбургскому счёту»: воспарив над строчками и/или даже над отдельными стихотворениями, разобрать особенности и оригинальность авторской поэтики, его излюбленные темы, основные семантические «узлы» его творчества и даже (а почему нет? ведь нам предлагается состоявшийся, опытный литератор, не новичок с первой книжкой!) постараться нащупать его место в современной (а может быть, и не только) литературе. Ну, и так далее. И вот тут-то выбранные Березовским стихи и их создатели подстроили ему неприятную ловушку, из которой есть только два выхода: или вообще отказаться от статьи (по крайней мере – развёрнутой), или пойти тем путём, каким и пошёл Н.В. В чём же дело? А дело в том, что уже навскидку видно: поэтика вялая, серая, крайне затасканная, темы – избито-слащавые, «узлы» - банальны, место – общее, вроде колонны демонстрантов или скамьи футбольного стадиона. Что говорить? О чём писать? Ну, пару абзацев, конечно, можно – и то, если сильно постараться. Поневоле авторы опускают тебя на уровень обсуждения строк начинающих в лито. И вот здесь – и только здесь – открывается поле для деятельности критика. Березовский, таким образом, сыграл на том поле, на котором его вынудили играть. Я понимаю, почему он это сделал (и уже писал об этом в гостевой). Более того: сделать это было необходимо. Однако я, по своему характеру, выбрал бы в подобной ситуации второй путь – путь полного отказа от каких-либо комментариев.

Не откажу себе в искушении целиком процитировать посетителям "гостевой" замечательно мудрое стихотворение Березовского, размещённое на сайте, ибо не уверен, что многих оно остановило и заставило задуматься, как, например, меня:



* * *

Слабей чем и короче жизни нить,

Осознаёшь всё строже слова силы:

До смерти можно правдой оскорбить,

А ложью — огорошить до могилы.



И я, когда навеки отлюблю,

И свежий холмик забелит пороша, —

Ни ложью никого не огорошу,

Ни правдой никого не оскорблю.



Но перед тем, покуда жив, пойму

Я тайну слова, что из сердца рвётся:

Тогда я сторож слову моему,

Пока оно в других не отзовётся...

Марии Березовской

Да, Мария, да. Я чувствую, мы с Вами говорим на одном языке, хотя и (слава Богу!) разными словами.

Я как раз хотел ещё добавить, что это христианский по сути рассказ, и даже именно провести параллель с Христом, но по ходу письма забыл. Вы это моё упущение исправили.

И вот ещё что. В искусстве часто важнее не ЧТО, а КАК. Как закончил бы этот рассказ писатель слабый? Примерно так: Маклаков выбегает на улицу, глотает морозный воздух, успокаивается… и идёт домой. Да? Думаю – да. Что делает Березовский? Он концентрирует в одном абзаце всех, всё, в совершенно новом, сверхреальном художественном сопряжении: оступившегося Маклакова, Димку, сына, жену, кобуру… только ёлки больше нет… Вот… этот головокружительный, невероятно нагруженный последний абзац создаёт всю вещь: весь рассказ центростремительно движется, стягивается к нему, к этой перевёрнутой наоборот – к Небу – воронке финала. Вот чем отличается писатель от пишущего.

И, кстати, кобура. В которой вместо пистолета – деньги. С которой начинается рассказ. И которой, в частности, он завершается. Это тоже – целая тема для осмысления и предположений.

И вот ещё огромная тема в рассказе: ребёнок. Почему огромная? Потому что у Березовского в большинстве произведений – дети. Причём, дети, как правило, несчастливые, «неблагополучные», детдомовские. То есть – это, казённо говоря, сквозной мотив в его творчестве, как я понимаю, глубоко личный, автобиографический.

Вот было бы интересно продолжить здесь обсуждение этого рассказа. Чтобы ещё кто-то высказался. А потом бы Николай Васильевич сделал свои дополнения или возражения, или просто что-то поведал бы в связи с написанием и темами рассказа. Так ведь «облавы на СПР», оказывается, куда интереснее соприкосновений с миром художника и саморазвития. Легко и весело, и ни к чему не обязывает, напрягаться не надо…

С уважением – Виктор.

Виктору Богданову.

Интересно было прочитать Ваше видение рассказа. И если для вас это рассказ о ДАРЕ, который одаренные отвергают, который вызывает злобу, то для меня это рассказ о ДОБРЕ и его неприятии. То есть в принципе мы с вами говорим (следовательно, поняли рассказ) одинаково (за исключением того момента, что Дар (Добро), как вам кажется, поощряет духовное падение).
Мне понятно, почему вам вспомнился рассказ Василия Шукшина "Охота жить". Ведь там тоже есть неприятие Добра (неблагодарность одаряемого).
Этот мотив (когда человек несёт в мир добро, а мир его не принимает), восходит к Евангелию (так же Христос пришёл спасти этот мир, а мир его распял). Только в случае рассказов, обсуждаемых нами, действие перенесено на житейский уровень, и роль праведника отдана человеку наивному, простому, доброму.

Ещё могу добавить пару слов о раскрытии образа героя. Маклакова мы понимаем в основном из его отношений с Димой. Дима как бы его двойник. Такой же наивный, простой и добрый, о чём постоянно задумывается сам Маклаков и остаётся этим недоволен.

И последнее. В конце рассказа мне становится грустно, от мысли, что в этом году у сына Маклакова не будет ни одной ёлки - ни "домашней", ни той, "куда пригласят".

Марии Березовской

Давайте, Мария, «пошепчемся» с Вами вдвоём о рассказе «Ёлка от Маклакова».

Экспозиция рассказа показалась мне несколько затянутой. Она занимает у Березовского две трети объёма произведения. НО! Это ощущение возникает лишь непосредственно во время чтения. Когда же рассказ прочитан – или начинаешь перечитывать его во второй раз – понимаешь, что Н.В. всё сделал абсолютно верно – и тактически, и стратегически. Это обширное пространство понадобилось ему для того, чтобы читатель смог «вжиться» в героя. Тем более, что Маклаков – милиционер, а, как только мы сталкиваемся в литературе (да и не только) с фигурой «мента», в нас уже сразу начинают в полный голос говорить общественные стереотипы по поводу этой профессии, штампы – неважно даже: отрицательные или положительные. И вот, такой длинной экспозицией (и всеми её деталями) Березовский эти штампы, если и не разрушает, то подтачивает – и вполне «вживляет» Маклакова в читателя (или наоборот?).

Далее. Точно так же всё происходит и с ёлкой. Сначала эта ёлка кажется чуть ли не реквизитом, внешней случайной деталью. Потом она даже немного начинает надоедать. И лишь прочитав рассказ до точки, сознаёшь, что ёлка у Н.В. – это не только то «ружьё», которое должно по-настоящему «выстрелить» в третьем акте (и выстреливает!), это не только сюжетообразующий, но и смыслообразующий элемент вещи. Ёлка в рассказе Березовского – это, на мой взгляд, символ добра. С этой самой ёлкой, если вчитываться подробно, происходит целая вереница по видимости разнонаправленных метаморфоз. Сперва она – олицетворение семейного праздника, мечты, уюта, потом – её цепким взглядом и ловким движением выхватывают из кучи других КАК ХОРОШУЮ, ГОДНУЮ ВЕЩЬ, далее она выполняет для героя роль страховки от возможного нападения, под конец – она ПРИНОСИТСЯ В ДАР, первому встречному, по сути. Но в любом из этих эпизодов она выступает синонимом чего-либо положительного, надёжного, доброго.

Так. И вот, по ходу чтения, ты уже начинаешь нервничать и думать: ну, произойдёт что-нибудь с этим Маклаковым эдакое – или нет? Ведь не может так быть, чтобы с ментом да и не случилось чего-то соответствующего профессии! Нет, думаешь, тут, наверно, будет хеппи-энд: принесёт ёлочку домой, порадует жену с ребёнком. Как хорошо! Новогодний счастливый рассказ. Пусть так!

Но тут вся фокусировка рассказа Березовского – и пространство, и время, и смысловой центр – резко меняется. И это, условно говоря, второе «ружьё», «ружьё» большего (по отношению к ёлке) калибра, тоже выстреливает – причём, совсем не так, как ожидаешь. Соответственно, внутренний ритм читателя убыстряется: ты лихорадочно, на одном дыхании проглатываешь конец рассказа и, споткнувшись от неожиданности (от того, что текст «внезапно» кончился), начинаешь всё это утрясать и осмыслять – и чувствовать (да, именно, чувствовать тоже начинаешь после!).

Самое замечательное в финале – его неоднозначность, я бы даже сказал, мастерская непонятность. Я раз десять его перечитал, но так для себя и не решил, что же произошло с Маклаковым: его пырнули ножом дружки Зои? он оступился и разбил себе голову? он попал под машину? или просто потерял сознание, и ему что-то такое привиделось? или умер? а может, и вообще ничего не было?.. Но, по большому счёту, какая разница? В последнем абзаце «Ёлки от Маклакова» Березовский просто-таки взмывает в метафизическую глубину и беспредельность. Всё. Рассказ состоялся. Рассказ попал в душу читателя.

И, знаете, что мне тут вспомнилось? Мне вспомнился рассказ Шукшина «Охота жить», который я когда-то очень любил. И это был, скажем так, последний сладостный аккорд, вызванный чтением Березовского. Почему? Да потому что для меня произведение, пробудившее во мне воспоминание о произведении другого автора, сразу же попадает в поле настоящей литературы, подымаясь туда из разряда текущего «чтива». Это опусы бездарей не вызывают никаких конкретных ассоциаций, ни с кем конкретно не перекликаются – ибо всегда по определению составляют однородную, рыхлую, серую массу-желе. А самодостаточное литературное произведение никогда не будет парить в пустоте – оно обязательно соотнесётся с другим/другими самодостаточными вещами. Вот – безошибочный (для меня) признак истинной литературы, отличающий её от обывательских самовыражений и самоизлияний.

Я не буду здесь даже пунктирно пересказывать рассказ Шукшина. Кто захочет его прочитать или перечитать - сделает это. Рассказ Березовского и рассказ Шукшина – совершенно разные по манере исполнения, композиции, содержанию – перекликаются во мне своей, условно говоря, темой, которая у них одна. Что это за тема?

Если бы у рассказа Березовского не было заголовка, я бы назвал его «Дар». Это рассказ не о конкретном дарении – это рассказ О ДАРЕ как таковом. Почему? Потому что это ещё и рассказ о ненависти. О прямо-таки онтологической ненависти одного человека к человеку другому – не сделавшему первому ничего плохого, ничего, логически заслуживающего, если так можно сказать, ненависти. Более того: о ненависти ОДАРЯЕМОГО – К ДАРУЮЩЕМУ. О ненависти, которая порой удовлетворяется, идя вовне, не меньше, чем моральным или физическим уничижением и даже уничтожением ненавидимого (дарующего). И, таким образом, это рассказ о ДВОЯКОСТИ всякого ДАРА, о том, что дар возвышает дарующего духовно (и нередко губит физически), а в одаряемом поощряет духовное падение (зачастую помогая существовать чисто материально). Вот о чём этот рассказ – для меня.

Прямо, Мария, целую статью написал. Простите, если слишком длинно.

С уважением – Виктор.

М.Березовской.

За внимание даже, Мария, и не благодарите. Когда-то М.П.Малиновский, Царство ему Небесное, очень тепло мне отзывался о Березовском, а я Малиновского почти как родного человека воспринимал за много лет наших прекрасных с ним отношений и незабываемых посиделок в обществе, дома и на даче. Так вот, суть дела-то в том, что Н.В. пишет много и, можно сказать, во всех жанрах, что мне, тоже "универсалу-многостаночнику", как меня однажды аттестовал какой-то аудитории Лейфер, близко, понятно и интересно.

Я, кстати, ещё в сентябре все тексты, представленные на сайте, прочитал. Но откликнуться на каждый (или по поводу каждого), естественно, не могу, да это и не нужно. Иногда посильно пишу то об одном, то о другом. Хотел бы, кстати, кое о чём крупно поспорить с Н.В., но не стал этого делать в эфире. Буду жив, ещё представится лично возможность подискутировать.

А вот жаль мне, что большинство ребят здешних ограничивается дежурными расшаркиваниями перед Н.Березовским и общими фразами о том, какой он крутой. И Н.В., уверен, это не может польстить, и себя выставляют на миру. Что за комплекс неполноценности? Кто чувствует себя писателем, личностью, тот по-другому держится. Уж как я безмерно уважал Малиновского, а в пылу спора да под рюмку кваса мог даже и голос на него повысить, хоть он мне в отцы годится. На что он мне всегда говорил, улыбнувшись: "Виктор, не кричи. Я вижу плохо, а слышу я хорошо." Вот такие отношения должны быть между писателями, даже и разных поколений и опыта. И Н.В.Березовский для меня не какой-то там небожитель, на которого нужно снизу вверх смотреть с придыханием, а старший коллега и собрат по перу. Вот.

Кстати, почти весь вчерашний день оказался у меня посвящён Н.В.: писал здесь, в гостевой, перечитал несколько статей, а потом перечитал два его рассказа в «Складчинах». Один из них – «Ёлка от Маклакова» - шибко мне понравился. Буду жив, на днях поговорим с Вами, Маша, об этом.

А вы, ребята, всё-таки написали бы что-то посущественней о вещах Н.В.Березовского (я вам представлял тут образец короткого разбора его статьи о Кутилове, в надежде, что последуете примеру). А расшаркивания... Нет, не надо. Березовский - не тот человек. Тут, в Омске, есть другие, которые очень любят ходить в супермэтрах, в учителях - и чтобы перед ними заискивали. И, в зависимости от степени вашей к ним лояльности и вашего лизоблюдства, они раздают монаршие милости и знаки внимания. Это - к ним.